То, что позволяет лично Кафке выглядеть столь современным и в то же время столь необычным в своей среде пражских и венских литераторов, — это именно его откровенное нежелание быть гением или воплощением какого-то объективного величия и, с другой стороны, его столь страстное уклонение от какой бы то ни было судьбы.
Его расцвет сопровождался полным раскрытием буржуазного индивида, который рассматривал мир и жизнь как арену для зрелищ и стремился «пережить» больше сенсаций и происшествий, чем могли предложить ему обычно узкие и безопасные рамки его собственной жизни. Все эти романисты, изображая мир реалистично или выдумывая другие, фантастические миры, постоянно конкурировали с действительностью.
Эта чрезвычайно смелая перестановка образца и подражания, в которой, вопреки тысячелетней традиции, сочиненное вдруг предстает как образец, а реальность — как подражание, привлеченное к ответственности, является у Кафки одним из важных источников юмора и делает даже эту историю настолько неподражаемо веселой, что она способна утешить человека и после почти всех его сорвавшихся договоренностей, и после […]
Техника построения рассказа тут более чем очевидна. Поскольку налицо все существенные факторы, что обычно включаются в игру при срыве договоренностей: спешка — А. уходит слишком рано, но так торопится, что не замечает Б. на лестнице; нетерпение — путь оказывается чудовищно долгим, и это приводит к тому, что А. беспокоится уже не столько о встрече с […]
Лишь читатель, по каким бы то ни было причинам сам взыскующий правды, найдет применение Кафке и его моделям и будет благодарен, когда на какой-нибудь единственной странице или даже в единственной фразе вдруг проявится обнаженная структура вполне банального события.
Впервые в истории литературы художник требует от своего читателя такой же активной работы, какую проделывают он сам и его произведение. А это и есть та сила воображения, которая — по Канту — «весьма могущественна в сотворении другой природы из материи, которую ей дает реальная природа». Поэтому и чертежи могут быть понятны лишь тем, кто хочет […]
Служащие, которых общество заставляет быть непогрешимыми в работе, сами по себе непогрешимыми не становятся. Кафковские чиновники, служащие, рабочие и функционеры далеки от непогрешимости; но все они действуют, исходя из предположения своей сверхчеловеческой универсальной компетентности.
Тут и его герои, которые зачастую не имеют даже имени, а выводятся лишь под начальной буквой. Но даже если бы эта заманчивая анонимность была виной всего лишь незавершенности рассказов — герои все равно никак не реальные люди, которых мы могли бы встретить в реальном мире; несмотря на подробные описания, им недостает как раз тех единственных […]